– А где она?

– Да кто ж ее знает.

В Гудермесе была тишина. Мы колесили по улицам. Выходили из машины, снимали. Надо же, и спросить в камеру, как, мол, дела, и то не у кого. Мы повернули домой. Вдруг впереди, метрах в пятидесяти, я увидел мальчишку лет двенадцати. Он стоял у частного дома рядом со сгоревшей легковой машиной и целился в нас из «Мухи». Тубус гранатомета лежал на плече, а сам подросток, зажмурив правый глаз, припал к зеленой трубе. Мне стало нехорошо. Я вспомнил наш подъезд в Люберцах. Сломанный лифт. Представил, как я волоку детскую коляску дочери по лестнице на пятнадцатый этаж.

Звоню. Мне открывают дверь…

– Что он там держит?

Фукс надавил на тормоз.

– «Муху».

Я сглотнул. Мы стояли, хотя надо бы рвануть в сторону, попытаться спастись. До гранатометчика оставалось метров двадцать. Но мальчик вдруг отбросил в сторону тубус, всплеснул руками, изображая взрыв, засмеялся и убежал во двор.

– Фукс вытер лоб.

– Долбаный тимуровец…

– Да это не тимуровец, вылитый Мишка Квакин.

Мы ехали домой на Ханкалу и весь путь спорили, кто все-таки нам ближе в повести Гайдара – Тимур и его команда или банда Квакина. Мне кажется, я больше любил хулиганов, несмотря ни на что.

Сало и песни о главном

В декабре месяце Вадик уговорил нас переехать в Грозный.

– Поживем, как люди! Там и кафешки есть, и гостиница.

Эта гостиница стояла внутри комплекса правительственных зданий и была относительно защищена. Мы взяли себе отдельный трехместный номер. Вадику на Ханкале не хватало комфорта, а здесь ему были предоставлены: большая кровать, тумбочка, душ и, как он выразился, «человеческий унитаз, а не дырка в полу». Я его понимаю. Упав с платформы рядом со своей дачей в Шереметьеве и сломав ногу, он подвергал себя истязаниям. Стопа не гнулась, ходить было тяжело, а уж принимать «позу орла» в сортире – вообще мучительно. Правда, недавно одного из офицеров штаба ранили в пятку, и подчиненные выпилили в табуретке дыру, чтоб шефу проще было справлять нужду. Офицера эвакуировали, а табуретка досталась Вадику. Он радовался, как ребенок. Однажды я проснулся, а табуретка эта стоит у нас в вагончике. Прямо между нашими кроватями первого яруса. Я брезгливо выволок ее на улицу. Долго мыл руки. Вадик на флюидах очнулся:

– А где табурет?

– На улице.

Он вскинулся и понес ее было обратно. Был бы пистолет, выстрелил бы в него.

– Не тащи в дом всякую гадость.

Вадик, как ребенок, оттопырил губу:

– Его ж украдут.

– Нет! Кому нужен этот твой унитаз!

Но теперь-то Вадик торжествовал. Правда, почти сразу мы ощутили все «прелести» Грозного. Я вышел на крыльцо гостиницы осмотреться. И не удержал большую железную дверь, она на пружинах захлопнулась. И как! Здание сильно тряхнуло. Посыпались стекла. Выскочили журналисты.

– Что такое?!

– Да это я дверью…

Мимо бежали омоновцы, натягивая разгрузки и застегивая бронежилеты. Я догадался.

– Это подрыв. Рядом где-то, под носом!

Все мы, схватив камеры, поскакали за милиционерами. Прямо за контуром комплекса увидели БТР, уткнувшийся в стену хрущевки. На обочине дороги дымила воронка. Понятно. Фугас. Несколько милиционеров в серо-голубых камуфляжах вразброс лежали вокруг. Кому-то уже оказывали помощь. Кого-то вели под руки, а двоим накрыли головы пестрыми полотенцами. Вот тебе и комфорт.

Переместившись в город, мы больше стали снимать работу милиции. Блокпосты, автомобильные пробки, проверка документов, досмотр машин. А еще нам стали активнее подбрасывать задания на мирные темы. Первый трамвай пустили. Тема? Тема. Первый светофор – тоже. Асфальт кладут? Снимать надо. Правда, не новые дороги делают, а ямочный ремонт. Чеченские рабочие разъезжают по городу в грузовике с дымящимся асфальтом в кузове. И плюхают его лопатами в мокрые ямы, укатывая ручным катком. Новая жизнь. Благоденствие. А еще восстановление жилья. Вон частный дом возле Территориального управления Республики – его раз пять уже взрывали. Разрушат – восстановят, разрушат – восстановят. Конвейер для получения субсидий.

За каждый сюжет нам полагается гонорар. И мы печем эти сюжеты, как пирожки. Фекальные массы откачивают? Ого, санитарная обстановка в Грозном значительно улучшается. Представитель ОБСЕ прибыл, Миссарош? Встречаем его в аэропорту.

Ханкала, 95-й. Журналисты дежурят у ЦБУ. Ждут новостей

Монахи буддийские прибыли с миссией в Грозный – и это Москву интересует. В оранжевых платьях, с бубном, они прошествовали по развалинам и провели митинг у дудаевского дворца. Монахи скандировали:

– No war! Stand up!

Собравшиеся рядом чеченские женщины активно кивали. Монахи поскандировали и ушли. Тоже ведь сюжет, правда? Пойдет для утренних «Вестей».

За два дня до Нового года мне захотелось сала. Это не каприз. Буквально нехватка его обнаружилась в организме. Вадик пальцем покрутил у виска.

– Ты что, в Киеве? Или в Москве? Где ты сала в мусульманском краю достанешь?

– На рынке.

Уже вечерело, но я засобирался на Центральный рынок. Вадик пытался препятствовать:

– Саша, не дури. Убьют.

– Да я сам сдохну, если сала не поем.

Хлопнув все той же дверью, я пошел на рынок. Улицы были пусты. Вот так гулять по городу было небезопасно. А рынок… Хуже места для посещения придумать на тот момент было невозможно.

Я угадал. Ряды пустели, но все торговцы еще не разошлись. Я на скорости проскакал вдоль прилавков.

– А сала нету?

Чеченка, торговавшая хлебом и печеньем, открыла рот. Потом сглотнула и тыкнула пальцем в угол торговой площади.

– Тудэ эди. Там русскиэ.

– Баркалла, спасибо!

Три дородные тетки уже собирали товар.

– Здрасьте, с наступающим. Сало есть?

– Ты откуда, сынок?

– Из отряда космонавтов. На орбите закончилось сало.

– Свиное?

– Нет, носорога. Свиное, конечно.

– Сынок, да откуда здесь. Есть сало, только нутрии.

– Покажите.

Передо мной раскрыли сверток вощеной бумаги с жировыми рулетиками, перемотанными черными нитками.

– Беру. И хлеба дайте еще, пожалуйста.

В гостинице за ужином сало ели все. И плевать, что крысиное.

С хлебушком, под чай, а для иных и под сто граммов – неплохой вариант. Вадик размяк.

С ним это всегда случается, когда удается поесть.

– Саша, что там у нас с Новым годом?

– В ГУОШе будем справлять. Стишки приготовьте. Будут всякие викторины, ребусы. Лучшие детишки получат подарки.

Кук и Вадик перестали жевать. Они явно расстроились. А я вам объясню почему. Если чеченские боевики, мягко говоря, очень не любили милиционеров, то СОБР и ОМОН не любили вдвойне. А ГУОШ – это их концентрат, Главное управление оперативных штабов. Если и будут боевики устраивать на Новый год салют, то весь он полетит в лагерь ГУОШа. Там же находился и фильтропункт с собранными со всей Чечни мужиками, подозреваемыми в бандитизме и терроризме.

Через день мы собрали аппаратуру и поехали в это самое управление.

– Вот ваш вагончик, располагайтесь.

Сопровождающий нас милиционер завел нас в городок, сплошь состоящий из вагончиков. Вся территория городка находилась под своеобразным навесом из сетки-рабицы.

– А это зачем? Дождь-то все равно пропускает.

– От подствольных гранатометов, ВОГов. Замучили они нас. По двадцать раз в день порой пускают.

– Однако!

Прошло пару часов, и я убедился: в деле с ВОГами возможны рекорды.

Едва пробили куранты – началась стрелкотня, которая, то стихая, то разгораясь, мучила нас до утра. Взять штурмом ГУОШ было, естественно, невозможно. А вот потрепать нервы его обитателям духи весьма постарались. Трассеры били в стены управления со всех сторон. Милиционеры огрызались. ВОГи взрывались на сетке над жилым городком. Я часто встречал Новый год вне дома. Ну, в армии, это понятно. Курсантом – в казарме, офицером тоже. Но вот чтоб всю ночь в окопах… Я только лишь раз заскочил в вагончик, где лежали наши вещи. Перед включенным телевизором никого не было. Шла какая-то новая программа «Старые песни о главном». Посмотреть я ее, естественно, не сумел. Мы вернулись в гостиницу лишь через несколько дней.